Мы получили сообщение которое не могли не опубликовать в рубрике Блоги. Автор статьи Россиянин. И так читаем...
Автор, а тем более еще неизвестный читателю, в начале своего произведения должен написать пару слов о себе. Хотя это правило и не обязательное. Только начав писать данный материал, я внезапно понял, что не смогу говорить об Украине, или России. Это понятия слишком абстрактные и в то же время слишком интимные, что ли. Особенно для такого небольшого человека, как я.
Поэтому я не стану рассуждать о геополитических процессах и каких-то возвышенных вещах: громких и пафосных. Я просто расскажу о себе.
Здравствуйте. Здравствуйте. Я родился во времена СССР в провинциальном городе, далеком от амбиций и Москвы.Как и большинство моих сверстников, я был октябренком. Потом пионером и комсомольцем.Жил в рабочем квартале. В дружной семье. Нам повезло. Мы жили вчетвером в однокомнатной хрущевке. Большинство же моих тогдашних друзей обитали в бараках и коммуналках. Я верил в миролюбивость советского народа и гордился самой великой страной мира. У нас была баня раз в неделю и газетные прямоугольнички в нужнике. За колбасой ходила электричка до столицы, а мороженое привозили каждый первый четверг месяца в шестигранный желтоватый ларек на окраине, в свободное время торговавший пивом. Поэтому кирпичный постамент серебристого Ленина в скверике за ларьком вонял аммиаком и кислым хлебом. В магазине уцененных товаров продавали патефонные иголки и стальные перья для ручек. Так и жили. Бедненько, но чистенько. «Международная панорама» в телевизоре и «Производственная зарядка» по радио. Вечером стук домино во дворе и тарахтенье далекого мотоцикла. Странные песни старших пацанов про Афганистан под гитару. Два раза в год демонстрации.
Школа. «Подарок первоклассника» в виде большой картонной книжки. Огромная брошка на груди учительницы. Очередь за молоком с жестяным бидончиком. Красные пробки от портвейна вместо снятых дворников на лобовых стеклах машин. Большая школьная линейка на следующий день после смерти Брежнева. Некоторые учителя плачут. Я иду из школы домой и смотрю в небо. Я боюсь пропустить начало ядерной войны. Дома делать нечего. По всем двум программам телевизора балет и торжественные голоса с желейными студенистыми обертонами. Иду гулять. Встречаю отца, возвращающегося с работы: «Папа, Брежнев умер!» Он неожиданно усмехается: «Одним мудаком меньше будет!» Первый урок плюрализма. В школе много странного и непонятного. Здоровая кобыла в пионерском галстуке говорит скучно и бестолково. Никто не может объяснить, зачем она нужна. Кобылу зовут «школьная пионервожатая». Два раза в неделю надо приходить в школу на четверть часа раньше. В этот день мы по очереди ведем политинформацию. Кто-то бойко. Кто-то так себе. У меня не получается ни разу. Я не понимаю важности надоев и путаю БАМ с «Уренгой — Помары — Ужгород». Значение «Продовольственной программы» для меня вообще туманно. Это хуже, чем конспектировать «Манифест» и «Тезисы». С тех пор ненавижу пафос и показную баранью любовь к родине. Первый самиздат. «Мастер и Маргарита» с синеватыми потертыми листами.
Перестройка. По щенячеству многое непонятно, но в целом пьянит. «Огонек» Коротича. Первые нелепые попытки подростковой публицистики. Страшный бред на листах из школьного альбома по черчению. Местами, кажется, ворованный у Олдриджа. Отзыв редакции «Огонька» сдержанный и тактичный. Вспоминать об этой страничке биографии стыдно по сей день. Но тогда что-то внутри клокотало и требовало выброса. Это было ощущение свободы. Казалось, что будет только так, а не иначе. И будет всегда. Я тогда не знал, что скоро начнутся времена разборок, а половина моего поколения, не найдя себя, предпочтет спиться.
Первая моя Украина. Поезд приходит утром в Киев. Лето, мост через Днепр и море зелени с золотистыми луковками. Торт «Киевлянка» и абрикосы в Василькове. Друзья из ХАИ и «Труба». Художники у Лавры и Гидропарк. Мягкий, непривычный россиянину говор. Куда-то на письме пропадает буква Ы. Потом Одесса. Многовато окурков, море грязновато. Но какой шиповник на Привозе! Первый раз попробовал сушеную камбалу. Кто-то объяснил, как читается украинская И. И Лис Микита сменил звучание имени и фамилии.
А потом как у всех. Институт, карточки, страна разделилась. И оказалось, что вроде как надо и устраиваться по жизни. Но были перспективы. И были правила. Что-то порушила первая чеченская, но она была далеко. У вас Кравчук и Кучма, у нас Боря. К бандюшатам все привыкли. Наследие совка. Наш под конец совсем сдал и начал плясать. Ваш был ничего. Потом вроде как зажили. Бандюки стали уважаемыми бизнесменами и остепенились. Начали ездить по правилам, соблюдая ПДД. Стало реально купить квартиру, хоть и туговато. Но как-то жили.
Работал по стройкам, завязав с наукой в институте. Луганские хлопчики. Крепкие и конкретные. Мне нравилось с ними работать. На одном из объектов научили варить смалец и сальтисон. Собака Префа. Луганские ребята на подмосковной стройке выращивали свиней. Поросят звали Чук и Гек. К нам приезжает Сорос. Долго рассказывает о фонде и его работе. Пытается говорить со зрителями. Встает какой-то полковник в отставке в серой форме и задает вопрос о «корифее детективного жанра Чейзе». Сорос ошарашен. Зрители кивают серому с одобрением.
Устроился официально на спокойную работу. Нет командировок. Я планктон. Первый звоночек. Выборы губера. На предприятие, где 300 человек, принесли 600 подписных листов. Я отказался подписывать. Ненавязчиво выжили с работы. Оказалось, что из всей конторы нас не подписало двое. Я и одна женщина. Остальные приводили всю семью. Приходил представитель президента по области. От него воняло потом и пиджак пускал солнечные сальные зайчики.
Наш по телевизору выступал и говорил красиво. Хотелось верить, но бардак был виден невооруженным глазом. Опять стройки. На этот раз свое. Трудно, но никто не клюет мозг. Украинцы пропадают с российских строек. На объекте в Белгороде с удивлением узнаю, что две трети местных ездит в Харьков тариться продуктами. Реально дешевле и вкуснее. Ездили во Львов и на Карпаты. Специально говорили на русском. Ждали нападения. Нас в глухой западенской деревне угощали молоком. Пели хором «В саду гуляла, квіти збирала». Выходило душевно. Хлеб на капустном листике. Потом какой-то марафон, лавина. Друзья из Киева. Сплошной мат про рыгов. Рассказы про беспредел. Не верится. На друга подают в суд за то, что он в прямом эфире назвал митинг в поддержку моли «путингом». Оруэлл проступает на посеревшей ауре страны все четче и четче. У нас преподов институтов приглашают читать лекции для молодежи на Селигере. За недельный разговорный марафон доценты зарабатывают больше, чем за полгода, надрывая глотки с кафедры. У доцентов ротация, как на фронте. Преподают в основном риторику. Приходит на ум Гитлер и дядюшка Йозеф. Позднее их труды запретят. Видимо, как спецлитературу для партийных школ.
Потом все перемешалось в стране и сознании. Так, что сложно сказать. Что было первым, а что вторым по времени. Все какой-то пласт. Сель. Мрази вроде Цапков и Ткачева кажутся птенчиками на фоне некоторых фигур. Выборы. В пригородную базу отдыха привозят непонятную молодежь. Полсотни рыл. Местные считают их по головам, как баранов. Для развлечения рылам придают полевые кухни и пейнтбол. После оказывается, что с той базы вывезли несколько сотен бюллетеней для голосования. За месяц до этого по стране прокатилась волна странных сделок. Скупают областные телеканалы, с которых резко увольняются все критиковавшие власть журналисты. Тонет Крымск. Путин на голубом глазу и экране вещает об отсутствии сброса на плотине. Но я учился когда-то в профильном и мне точно известно, что аварийный сброс есть даже в сливном бачке унитаза.
Вранье настолько наглое и приторное, что удивляешься, как люди ему верят. Но люди хотят этого, а потому верят. Впервые осознаешь глубину катастрофы образования. Закон Димы Яковлева. Рассказы про злых амеров. Но я сам когда-то лично видел, каких детей усыновляли и удочеряли проклятые американцы. И как за этих больных, вымотанных и надломленных крохотных инвалидов пузатые чиновники норовили содрать с приезжих янки хоть двадцаточку, хоть тридцаточку зеленых... А проклятые янки привозили в детские дома даже карандаши, даже клей. Потому что в детских домах не было даже этого. Там вообще ни хрена не было, кроме затравленных нищетой нянечек.
Крепчает православный шариат. Страшно перечитывать Стругацких. Страшно всем, кто знает историю. Потому что все эти Дугины, Федоровы, Стариковы, Кургиняны и прочая комсомольская дрянь превращается в академическую науку. Мама украинских друзей приезжает в Россию с Украины. Она смотрит русские новости по телевизору и плачет. Не верит и плачет... Отупление населения сродни, наверное, идиотизму Веймарской республики. Просто у нас не было прививки. Нам не хватило вакцины. Я никогда не видел такого расслоения общества в России. А может его такого еще и не было. Пьяная вишня.
Мы радовались за вас, украинцы. Правда радовались. Вашему Майдану, вашей сплоченности. И, честно говоря, не верили, что наши упыри посмеют так глубоко сунуться. Мы с вами не только «одной крови». Мы с вами «одного совка». Верить ли Путину? Скажите, а есть вера трусливой ядовитой крысе, загнанной в угол? Человек, доказавший неоднократно, что ему наплевать на чужие жизни. Хотя свою он оберегает тщательно. Я не украинец. Я не чех. Я даже не австралиец или голландец, чья родня падала в самолете с высоты десяти километров. Я русский. И я все еще пытаюсь для себя оправдать существование той скотины, что прозывается человечеством.
Украинцы! Простите нас за то, что нам мнимое спокойствие дороже свободы, совести и человеческих жизней. За то, что нам лень думать и мы гордимся этим. За то, что на деле мы мстительны и мелочны, но любим цитировать классиков, ни разу не прочитав их произведения. Даже за то, что мы в чем-то похожи на вас. Но все же другие.
Простите, если сможете. Но не сейчас. Позже. Когда этот кошмар кончится. И начнется самый большой процесс за всю историю в Гааге. Вот только тогда простите.
А пока не прощайте ничего. Не смейте прощать.